Комедия. 610 м.

Акц. о-во «А. Ханжонков и К0».

Выпуск 19.Х. 1913.

Реж. Петр Чардынин,

опер., худож. Владислав Старевич [?],

худож. Борис Михин.

Актеры: Прасковья Максимова (вдова), Софья Гославская (ее дочь Параша), Иван Мозжухин (гвардейский офицер, он же — Мавруша).

По поэме А.С. Пушкина.

«Домик в Коломне» представляет переделку известного поэтического рассказа А.С. Пушкина, известного всему образованному русскому обществу. Для тех, кто забыл некоторые подробности, считаем нелишним кратко изложить содержание этой повести. Жила в Петербурге (в Коломне) небогатая вдова с хорошенькой дочкой Парашей. Она строго следила за ее поведением, но любовь сильнее всяких строгих внушений. Параша тайно от мамаши познакомилась с красивым гвардейским офицером, и когда старушке понадобилась новая кухарка, то офицер взялся исполнить роль стряпухи. Одевшись простой бабой, он вступает в исполнение своих обязанностей. Старушка не вполне довольна кухаркой, так как та частенько колотит посуду да и стряпает плохо, но пока нет другой стряпухи — она решилась терпеть. Между тем, гвардеец чувствует себя прекрасно: он часто видится с Парашей и не пропускает удобного случая, чтобы поцеловать ей ручку или шейку. Однажды вдова с дочерью пошла к обедне, но по дороге на нее напала тревога: что-то делается дома? Уж не обокрала ли их новая стряпуха? И старушка, оставив Парашу у паперти храма, пошла домой; войдя в спальню дочери, она увидела, что кухарка сидит перед зеркалом и… бреет себе бороду! Старушка пришла в ужас и упала в обморок.

КЖ. 1913. № 17. 65

«Домик в Коломне», вполне удачная попытка воскресить этот изящный пустячок Пушкина. Сценарий составлен превосходно. Видны любовное отношение к тексту и отличное знание эпохи, исключая некоторые мелкие анахронизмы. Постановка и игра выше похвал. Отметим исполнение г-на Мозжухина. Насколько в первой картине (горе Сарры) ему удалось дать трагическую фигуру Исаака, настолько во второй — полный непосредственного юмора тип гвардейца.

ВК 1913. № 17. 18

Воспоминания о работе над этой картиной остались у меня самые светлые. Вот это действительно была подлинно моя роль. Я очень увлекалась этим образом истинно русской девушки, жизнерадостной, привлекательной и в то же время лукавой, чуточку озорной. Иван Ильич Мозжухин, как метко заметил Чардынин, буквально «купался» в своей роли. <…> Каких только трюков он не придумывал! Здесь было где развернуться его комедийному дарованию. Когда же кончилась съемка в павильоне, Чардынин повел нас на Житную улицу и Калужскую площадь снимать проходы для эпизода путешествия в баню нас троих: кухарки Маврушки матери-старушки и Параши. Это никогда не изгладится из моей памяти. Со всей Житной и Калужской сбегался изумленный народ посмотреть, как за нами размашистым, строевым шагом выступала «кухарка» с громадным веником в одной руке, с тазом — в другой. А как уморительно Мозжухин задирал сарафан и доставал из брюк военного покроя портсигар с папиросами! Правда, когда снимались эпизоды после бани, Мозжухин, укладывая меня спать и помогая мне раздеваться, немного вольничал. Дело дошло до чулок, и Чардынин нахмурился: — Ваня, нас обвинят в пошлости, в смаковании рискованных положений. Снимать с меня чулки режиссер категорически запретил. Ваня даже рассердился. Он стал говорить, что сам ненавидит пошлятину. Однако комические положения в данном эпизоде совершенно необходимы. <…> Они должны донести до зрителя озорную мысль пушкинского произведения. С этим Чардынин согласился. Начали придумывать, как все это лучше сделать. Наконец решили: мнимой служанке — деревенской девушке — очень нравится барышня (а уж гусару тем более!). И Ваня Мозжухин, укладывая меня в кровать, нежно и почтительно целовал мои ноги, а потом бережно укутывал их одеялом с любовной целомудренностью и скромностью.

С. Гославская, 1974. 144—145