Драма. Метраж неизвестен.

Акц. о-во «А. Ханжонков и К0».

Выпуск 3-IV.1917.

Сцен. Иван Перестиани,

реж. Евгений Бауэр,

опер. Борис Завелев.

Актеры: Иван Перестиани («дедушка», старый революционер), Владимир Стрижевский (его сын), Зоя Баранцевич (дочь), Михаил Стальский (умирающий каторжанин), Константин Зубов, К. Аскоченский, Василий Ильин.

Фильм сохранился не полностью; без надписей.

Кино-фабрики дали ряд картин, соответствующих «моменту». Уплатили дань обществу… — и себя не забыли. «Дань» оказалась малоценной в художественном отношении. Картины «Революционер», «Провокатор», поставленные наспех в два-три дня, не блещут ни сюжетом, ни оригинальностью постановки. Содержание этих картин как бы вышло из-под одного штампа. <…> «Революционер» <…> является ярким образчиком агитационной картины. Демонстрация картины сопровождалась аплодисментами; содержание ее оставляет впечатление, но художественная часть оставляет желать многого. Особенно неблагоприятное впечатление оставляет в постановке «север», который изобразил режиссер при помощи «домашних» средств. Тайга была парком, езда на собаках вырезана из какой-то научной картины и т.п. Картину спасают надписи и игра артистов г. Перестиани и г. Стрижевского.

Т. 1917. N° 2001. 10

Среди потока революционных лент, ежедневно выбрасываемых на рынок с легкой руки либкенского «Распутина», о котором не хочется писать, эта картина отличается благородством тона и художественностью. Несмотря на очевидную спешность постановки, реж. Е. Бауэр дал несколько очень красивых сцен, трогательных и сильных. Особенно хороша ссылка, трактуемая романтически. Снег и меха, люди в звериных шкурах, томящиеся тоской по родине, умирающие от чахотки и невозможности вернуться домой. Потрясает сцена смерти ссыльного у прекрасно сделанной на натуре декорации якутской юрты, трогательное погребение умершего и клятва над могилой. Сценарий сделан со вкусом, рассказана история революционера, проведшего долгие годы в ссылке и возвратившегося в свободную Россию указом «гражданина Керенского». Старший народоволец, «дедушка», встречается с внуком, партия которого против войны. Ряд коллизий, благополучно завершившихся отъездом в армию добровольцами деда и внука. Многие надписи вызывают восторг публики.

В. Ахрамович. — ТГ. 1917- № 15-15

<…> В ней наглядно показаны тяготы жизни в ссылке, на каторге, затем возвращение уделенного сединами революционера и борьба его с большевиками. Лучшим средством борьбы революционер считает поступление добровольцем в армию. Заканчивается драма тем, что его внук, студент-большевик, убеждается в тщетности своих воззрений и требований конца войны и вместе с дедом в военной форме едет на позиции.

Вечерние Новости (М.). 05-04-1917- 4

Был уже март, а нам нужны были снежные поля Якутии. В городе было совершенно чисто. Мы нашли снег только в Нескучном саду7. Съемки велись полным ходом одна за другой. Тем не менее нам приходилось кое-где к порогам домов подвозить мокрый снег из Нескучного и подсыпать его в пределах кадров картины. Было совсем ужасно на третий съемочный день. Должна была сниматься сцена похорон погибшего в ссылке политического ссыльного. Собрались мы в Нескучном и стали искать среди проталин хотя бы чуть подходящее место. И вдруг повалил снег, такой густой, что через час не только земля, но и ветви деревьев оказались одеты в зимний убор. Это было похоже на чудо. Надо было видеть Бауэра. Я по крайней мере не подозревал, как может веселиться и радоваться этот всегда серьезный и задумчивый человек. Спустя несколько дней картина с успехом уже демонстрировалась на экранах Москвы. Я пошел посмотреть ее в театр Ханжонкова на нынешней площади Маяковского. Просидел два действия, в антракте кто-то крикнул: — Господа, Перестиани здесь! Видите?! Вот он! Мне, к моему ужасу, устроили овацию. Я очень разволновался, растерялся, раскланивался, бессмысленно улыбаясь, и сбежал из театра. Пришел домой уже глубокой ночью. Чтобы прийти в себя, я обошел Москву по Садовому кольцу, поужинав по дороге в буфете Курского вокзала. Дело было опять в том, что я, автор сценария и исполнитель главной роли, совершенно не понравился самому себе.

И. Перестиани, 1962. 270